День у Джулиана не задался с самого начала. Будучи крайне метеозависимым, его настроение ухудшилось, стоило только открыть глаза. Тяжелое серое небо беспощадно придавило к кровати, не давая возможности дотянуться до будильника, который истошно вопил уже несколько минут, становясь все громче. В висках мерзко пульсировало. Тело, не стесняясь, заявляло о том, что сделанный пару дней назад комплекс на пресс явно рассчитан на более молодых спортсменов.
Неуклюже поднявшись с кровати, ему наконец-то удалось заткнуть дотошный будильник. В одних трусах Джулиан поплелся в ванную комнату, лениво шаркая по паркету. Он бросил короткий взгляд в сторону своего отражения. В свои почти 48 лет он выглядел замечательно. Изнурительная диета, регулярные тренировки и слегка чрезмерный уход за собой все еще помогали ему поставить моложавых сосунков на место, а представительниц женского пола (всех возрастов) восхищаться им. Он прекрасно знал, что его боготворят, считают гением, однако ему хватало ума скромно улыбаться и с хорошо отрепетированной легкой жеманностью отвечать: «Да бросьте, вы мне льстите!». В угоду завышенной самокритичности Джулиан не верил в собственный театральный талант, но признавал, что обладает кое-какими способностями. Он любил свою работу и уверенно говорил, что нашел свое место в жизни.
Однако в тот день Джулиан проклинал все на свете и, в первую очередь, свою профессию. Будучи офисным работником, официантом, продавцом-консультантом он бы сослался на недомогание и остался в кровати, но как актер, исполняющий главную роль, он не мог себе этого позволить. Это был последний день постановки. Пьеса Сарта «За закрытыми дверями», где Джулиан исполнял роль журналиста Гарсена, произвела фурор. Билеты разлетались мгновенно. Театральные критики, используя все богатство языка, восхваляли спектакль. Весь этот фарс смутил Джулиана и заставил его держать язык за зубами. Ему откровенно не нравилась постановка. Ни пьеса, ни режиссура, ни, тем более, его роль. Он уже и не помнил, что вызвало такое отторжение, но непредвзято относиться к «Закрытым дверям» не мог.
Контрастный душ немного взбодрил его, но головная боль никуда не исчезла. Не помогла даже чашка кофе с горячими сливками без сахара. Джулиан шумно вздохнул и взглянул на часы. Четверть десятого. В полдень начинается прогон спектакля. Он уже опаздывает. Джулиан ненавидит ждать других, равно как и ненавидит заставлять ждать себя. «Чем старше ты становишься, тем сильнее начинаешь ценить время», — так он считал, но сейчас он чувствовал себя настолько разбитым, что был готов наплевать на свои принципы. Пусть оставят прогон для тех, кто не в состоянии запомнить свой текст, спустя столько месяцев. Он надменно фыркнул.
Просторная квартира Джулиана располагается в респектабельном районе, который равноудален от душного центра города и невзрачных окраин. Дорога от театра до дома занимает около сорока минут. Общественный транспорт Джулиан избегает. Его вгоняют в ступор пожилые люди с тяжелыми сумками, шумные школьники, одинокие дамы с колясками, мужчины, пренебрегающие средствами личной гигиены, а также водители с ожирением третьей степени. Но все это не сравниться с липкими поручнями и пыльными сиденьями. Сплошной стресс. Собственного авто у него нет, а значит в его распоряжении только один выход из ситуации. Джулиан отчаянно пытается не думать, сколько денег он тратит на такси. Хотя частые перемещения по городу никак не бьют по его кошельку, он уверен, что сэкономленных денег хватило бы на покупку небольшого одноэтажного дома в пригороде.
9:55. Он все еще сидит в домашних штанах и растянутой футболке с символикой Los Angeles Rams. В чашке последний глоток остывшего кофе. За окном ритмично барабанит дождь. Тяжелый вздох. «Раз, два, три, встали!» Он резко поднимается с дивана. Перед глазами все плывет. Он справляется с подкатившей тошнотой, подходит к музыкальному центру и включает подборку бодрых хитов из 80-х. Джулиану повезло, плейлист начинается с Modern Love. Голос Боуи заставляет его не обращать внимания на головную боль и двигаться в полтора раза быстрее обычного. Чистка зубов, бритье, укладка. Пританцовывая, Джулиан заходит в гардеробную. Сегодня ему не нужно придумывать что надеть. В последний день премьер он всегда надевает черный строгий костюм с черной рубашкой и красным галстуком. Этот образ символизирует прощание с героем, жизнь которого он проживал десятки раз за сезон. Заранее вызвав такси, он чистит матовые броги, ставит их возле двери и накидывает пальто. Не давая возможности Принцу допеть припев When Doves Cry, он выключает центр и выходит. 10:41. Есть шанс приехать вовремя.
Джулиан не пользуется лифтом. С этим изобретением человечества у него личные счеты. Бодро преодолевая один лестничный пролет за другим, он игнорирует, как каждый шаг отдается пульсирующей болью в висках. Открывается дверь парадной, и не слишком расторопный водитель нехотя выбирается из уютного, сухого салона Audi A6. Огромные капли дождя как будто отскакивают от его темно-синего костюма. Водитель морщится. Он учтиво открывает пассажирскую дверь авто. Джулиан всегда садится на заднее сиденье за водителем — это самое безопасное место в машине. Называть адрес нет нужды, маршрут уже зеленой змеей вьется к месту назначения. Бросив короткий взгляд на экран навигатора, он одобрительно кивает сам себе и, впервые за это утро, позволяет себе расслабиться.
Серый пейзаж, размытый и скучный, проносится мимо. Широкое шоссе петляет из стороны в сторону, огибая безликие жилые дома, дизайнерские салоны и современные деловые центры. Заднюю часть автомобиля едва заметно ведет на мокрой дороге, от этого у Джулиана создается впечатление, будто он плывет. Ему вспомнилось дождливое утро в бухте Санта Моники — его первая поездка в Штаты. А еще говорили, что в Калифорнии всегда солнечно. Джулиан хмыкнул. Черные волны бережно укачивали яхты, оставленные у причала, словно укладывая их на послеобеденный сон. Низкое бледно-серое небо, на котором не было ни одного облака, давало понять, что сегодня солнце никто не увидит. Пустой пляж дополнял картину такой нетипичной Америки. Ливень смыл все клише и штампы в водосток, оставляя их вдвоем…
«Приехали, сэр!» — беспардонно гулкий голос водителя вторгся в голову Джулиана, разрушив его меланхоличные грезы. Через зеркало заднего вида водитель заметил, как непроизвольно желваки на его скулах вздулись.
«Благодарю вас» — он быстро взял себя в руки, открыл дверь и быстрым шагом направился к главному входу в театр, игнорируя оповещение о снятии денег за поездку, пришедшее на мобильный. К моменту, когда тяжелые дубовые двери театра закрылись за Джулианом, началась настоящая гроза.
Вся труппа мгновенно поняла, что он не в духе. Джулиан был одним из главных актеров, и, хотя он это отрицал и старался доказать обратное, с его настроением считались все. Актерский состав время от времени сталкивался с этим явлением и прекрасно знал как на это реагировать. Никаких вопросов, каждый занимается своим делом и не обращает на Джулиана никакого внимания. Позволительны только короткие приветствия и ответные кивки.
Он все прекрасно понимает и глубоко в душе благодарит коллег. Уверенным быстрым шагом он проходит мимо, думая лишь о том, как он устал, как хочет, чтобы все побыстрее закончилось, как мечтает наконец скинуть тугую удавку рутины, которая душит его в эту самую секунду и мешает вдохнуть полной грудью. Что-то изменить, куда-то уехать, с кем-то встретиться. Вот, что крутится в голове Джулиана, жужжит, словно надоедливые мухи, которых никак не удается поймать и прихлопнуть. Гримерная — единственный островок безопасности. Хлипкая дверь, сделанная из ДСП, словно щит, отгораживающий от всех горестей внешнего мира.
Джулиан крайне щепетильно подошел к вопросу обустройства личного пространства, когда смирился с тем, что театр станет последним местом работы. Он будет играть до тех пор, пока сможет, пока будут предлагать роли, пока последний кусочек его расколотой души не сотрется в пыль, и ему попросту нечего будет отдавать зрителю. Платить за его пылающие глаза, за искреннюю любовь. До тех пор эта комната его, а значит здесь все будет так, как ему захочется.
Он открыл дверь, быстрым движением повесил пальто в шкаф и шумно опустился на мягкие подушки дивана. 12:03. «Через семь минут я выйду». Джулиан налил воды в чистый стакан, сделал короткий глоток и приложил холодное стекло ко лбу. Через неплотно закрытые веки просачивался тусклый свет. Каждая секунда оставшегося свободного времени иголкой впивалась в воспаленный мозг. Не помогали мысли о свежем морском бризе, ледниках Арктики, безжизненных пейзажах Плутона. Ничего. Даже самые приглушенные звуки, раздававшиеся за дверью, воспринимались Джулианом как невыносимый шум. «Нет смысла откладывать то, что неизбежно. Мне не полегчает. Это просто надо пережить», — он допил воду и вышел из гримерки.
Следующие несколько часов были сущим адом. Бесконечные репетиции, словно череда психологических пыток, расшатывали нервную систему. В помещении слишком душно. Две актрисы — исполнительницы главных ролей, играли из ряда вон плохо. Фальшиво и поверхностно. Нейтральные реплики были перенасыщены, а эмоциональные моменты недожаты. Одни сплошные клише: жесты, интонации, взгляды. В какой-то момент Джулиан поймал себя на мысли, что способен так сильно закатить глаза, что мог бы увидеть собственный мозг, если бы это было возможно. Режиссер воспринимал его советы как результат плохого настроения, поэтому пропускал все мимо ушей. В перерывах висло густое и напряженное молчание. Когда его начала бить легкая дрожь, постановщик прекратил эти страдания и сказал, что все могут идти готовиться к вечеру. До спектакля оставалось два с половиной часа.
Первым человеком, кто своим присутствием не усугубил ситуацию, а напротив, немного успокоил Джулиана, оказалась юная помощница гримера. Ассистентка работала несколько раз в неделю в одиночку и по выходным в команде со своим непосредственным руководителем. Скепсис, который испытывал Джулиан в ее первый рабочий день, она мгновенно смахнула мягкой припудренной кистью. Едва ощутимые прикосновения, плавные и легкие движения рук, сконцентрированный взгляд теплых глаз. Ни один изъян не мог от нее ускользнуть. Джулиан хоть и не выглядел на свой возраст, но ему нравилось наблюдать за тем, как тускнеют тени под глазами, как смягчается паутинка мимических морщин и как исчезают красные жилки, появившиеся на носу не так давно. Он вздохнул. Ему отчаянно хотелось что-то сказать, но его остроумие и находчивость были израсходованы ранее на едкие комментарии об игре своих коллег. Нет, здесь нужна была не фраза из саркастического глоссария, но что-то доброе, может быть веселое, что-то, от чего ее собственный непроницаемый грим растаял бы, уступив место очаровательной улыбке. И пока Джулиан копошился в недрах своих мыслей, переворачивая полки с книгами, фильмами, музыкой, забавными историями из жизни, интересными фактами, она сдула остатки пудры с кисти и сказала: «Ну вот, мы закончили. Вы отлично выглядите!»
Глухие раскаты грома доносились с улицы. Джулиан сидел, спрятавшись за декорациями и не мог различить, что из этого шума — толпа, а что — дождь. Суета последних приготовлений, за которой он любил наблюдать, сейчас не вызывала ничего кроме бешенства. Он злился на свою команду, злился на самого себя, но больше всего он злился на зрителей. Потребители. Зеваки не способные на созидание, зачем они приходят? Что они хотят получить? То, что для них развлечение, для него — серьезное эмоциональное испытание. И в этот самый момент, когда свет в зале потух, а аплодисменты слились с далеким шумом дождя, город озарила яркая вспышка молнии. Джулиан никак не мог ее видеть, но он почувствовал. Она обернулась острой невыносимой болью, такой внезапной, что он выругался, сжимая виски средним и большим пальцами. Треск, который он ощущал с самого утра, исчез. Его вытеснили голоса. Такие чистые. Голоса женщин и мужчин и детей. Они звучали единовременно и отчетливо, словно симфония. Джулиан посмотрел в сторону плотного занавеса, который через секунду должен подняться, и в голове, чуть громче остальных, он услышал собственный голос: «Это мысли зрителей. Всех, кто собрался в зале». Он видел их насквозь, словно перед ним были не люди, а стопки книг, раскрытых на определенной странице. Каждая замерла в нетерпеливом ожидании, когда ее наконец-то прочтут.
Первой, на кого Джулиан обратил внимание, была дама средних лет. Она отчаянно пыталась игнорировать недовольные цыканья, вздохи и косые взгляды. Ее телефон бесконечно вибрировал от приходящих уведомлений. И каждый раз ее словно било током. Она судорожно проверяла почту, ослепляя светом экрана своих соседей. Почему она это делает? Не может и минуты прожить без телефона? В этот самый миг действительно не может. Страшная угроза нависла над ней. Диагноз еще не подтвержден. В лаборатории работает ее приятельница, она должна прислать результаты анализов с минуты на минуту, и как бы сильно она не пыталась отвлечься, успокоиться, пухлые пальцы мертвой хваткой вцепились в пластиковую коробочку с черным экраном и просто не способны были разомкнуться.
«Может ты прекратишь шмыгать носом?!» — произнес раздраженно молодой человек, сидящий слева в партере. Слепая ярость переполняет его изнутри и готова освободиться в любую секунду, нужен только повод. Джулиан чувствует, что день у юнца не задался с самого утра, как и у него самого, но его интересует девушка, что прикладывает платок к покрасневшему носу. Она все знает. Их отношениям пришел конец в тот самый день, когда она случайно оказалась возле его офиса. Такие вещи всегда происходят случайно, но так ли это на самом деле? Не было ли это знаком свыше? Божьим провидением? Так или иначе она видела его с ней. Стыд, страх, злость — медленно действующий яд, который разрушает изнутри. По кусочкам, словно отколупывая яичную скорлупу, он подбирается все ближе и ближе к сердцевине. Однако больше она это терпеть не намерена. Она бросит его. Уйдет. Спектакль станет той самой завершающей точкой. Но почему же она плачет? Ее решительность непоколебима. Потому что жалеет себя, жалеет время и силы, которые были потрачены впустую.
Джулиан не в состоянии дальше читать, он отводит взгляд в момент, когда девушка украдкой смахивает слезу. Внезапно он замечает семью, удобно расположившуюся в ложе. Приезжие. Отец шумно вздыхает, пытаясь настроиться на двухчасовой кошмар. Он не человек искусства, ему претит все происходящее вокруг, а мысли заняты посторонними делами. Почему он здесь? Сквозь его невежество пробирается луч искренней любви к своей семье: к жене и детям. Именно поэтому он пытается не думать о сумме, которую он потратил на билеты в ложе, поэтому он так яростно желает побороть свою неприязнь и приобщится к тому, что так любят дорогие для него люди. Убирая грубой рукой челку с потного лба, он отгоняет мысль о работе, которая ждет его завтра. Его жена, конечно, все понимает. Ее переполняет чувство благодарности, а дети… Они томятся в ожидании, когда же плотный занавес наконец-то поднимется. Они так редко выбираются в город, что буквально разрываются от нетерпения и желания, чтобы время пощадило их и немного замедлилось.
Краем глаза Джулиан улавливает еще одного зрителя, чье подлинное детское любопытство мешает усидеть на месте. Молодой человек. Он затаил дыхание. Еще мгновение и он увидит его, Джулиана, на сцене. Нет, он не влюблен. Он испытывает восхищение, не может совладать с собой, наблюдая за его игрой. Начинающий актер, он жадно ловит все мелкие детали, которые ускользают от остальных. Он подмечает их и пытается потом повторить, в своей крохотной комнатке, стоя возле узкого зеркала. Как бы ему хотелось сравняться с ним в мастерстве. Как он мечтает, чтобы его старания оправдались.
И вот он смотрит сквозь плотную ткань занавеса внутрь зрительского зала, бессовестно погружаясь в таинство мыслей и желаний каждого из присутствующих. Его переполняют чувства. Люди, казавшиеся такими заурядными, внезапно превратились в таких же актеров. Родственники, любовники, друзья, враги, критики, фанаты — все они здесь. Страсть, бурлящая за пределами сцены, выплескивается наружу. Её невозможно удержать. Она скрывается за шумными вздохами, шмыгающими носами, горящими глазами и вибрацией мобильного. Смерть переплетается с жизнью. Гнев, счастье, нетерпение, тоска, радость, разочарование. Все настоящие эмоции там, они блуждают между рядами, и даже такому хорошему актеру не тягаться с этой чистейшей кипящей энергией.
Джулиан чувствует, что миг просветления угасает. Время безжалостно бежит вперед. Головная боль проходит. Гроза заканчивается. Сначала его пугает перспектива оказаться с залом один на один. Он не способен противостоять той жизненной силе, что таится во мраке. Поражения не избежать. Однако зачем воспринимать происходящее как битву, если можно представить будто все это — игра. Нет необходимости сражаться против дикой природы чувств, надо стать ее проводником. Перевести хаотичные вспышки в поток, направить его, донести до каждого. Вот в чем его предназначение. Джулиан будет играть роль посредника. Он обнажит чувства и бросит их в лицо каждому, кто пытается их скрыть. Он расколет маски, за которыми мы прячемся. И пока не поднялся занавес, он клянется самому себе: с этой ролью он не расстанется до самой смерти.
N
